Жду самую любимую, нежную девочку с личным демоном

---

Solveig Gerda Scarrs  |  Сольвейг Герда Скаррс
And then he'd say, it's alright, I got home late last night
but   I'm a   s u p e r g i r l    and supergirls    j u s t    f l y.

полукровка, 25 лет (1957 г.р.), род деятельности на ваше усмотрение | alycia debnam carey / любая на ваш выбор подходящая под персонажа

---

ПОДРОБНОСТИ

ОБЩЕЕ ОПИСАНИЕ

этот день для меня как агония
и тоска по тебе не сравнится даже с тобой.
я вырву все что написано
и лето станет теплой южной зимой.
кто они
когда мир бесится?
кто они – наши дети?
кого им держать за колено?
возвращайся скорее домой
у каждого свои демоны
возвращайся скорее домой
и укрой себя мной
чтобы сердце запело.

Сола - мой луч света в темном царстве. Маленькая, хрупкая, нежная - до невозможности любимая. Кладет голову на колени, смотрит так, что сердце замирает, и только единицы знают, что творится у нее внутри, сколько демонов хранит, и как борется с ними.
Ей не повезло с семьей, но Маркус надеется, что ей повезло с братьями. Отец - пьяница и тиран, мать - не знала вовсе. Маркус заменил ей обоих. Баюкал, кормил, любил, пытался дать ей то, чего от рождения была лишена. Росла и видела только нищету и грязь, радовалась наспех сколоченной игрушке из пустых бутылок и каких-то деревяшек, радовалась, когда Маркус рисовал ей на старых газетах и помятых листах пергамента. Несмотря ни на что не утратила веру в сказку. По крайней мере он хотел так думать.
С раннего возраста замечал, как иногда замыкается - смотрит в пустоту, шепчет что-то тонкими губами, как сжимается в комочек и заходится плачем. Слышит что-то, только ей известное, видит что-то - только ей открывающееся. Долго гадал, что это, пока однажды в ней не проявилась Герда. Кажется, что и черты лица изменились - стали более жесткие, острые, исчезла вся мягкость во взгляде. Сольвейг больше не существовало. Герда громко и вызывающе смеется, бьет словами и кулаками - не важно кого и как, бросается так, что норовит выцарапать глаза и разодрать все лицо как дикое животное. Маленькое дикое животное. Биполярному расстройству не важно - волшебник ты или маггл, оно калечит и истязает изнутри.
После каждого приступа Маркус и Игнар залечивали раны - большинство их шрамов - от нее. За каждый их шрам, придя в себя, она изводила себя. Он мог только догадываться, что творилось в ее душе от осознания, что она приносит боль своим единственным близким.
Приступы стали частыми в их доме, и даже когда Сола поступила в Хогвартс, Маркус часто ее навещал и все пытался найти лекарство. Зелья были, но у каждого был кратковременный эффект - организм вырабатывал привычку и все повторялось заново. На ее шестом курсе случилось то, что рано или поздно должно было произойти - Герда едва не убила однокурсника - разбитое стекло режет по шее лучше всякого ножа.
Маркус прибыл в школу сразу после письма. Он до сих пор помнит больничное крыло, свернувшуюся калачиком Солу на кровати, и громкие, завывающие рыдания - тогда же она и зарекается влюбляться и любить - подпустив к себе человека обрекает его на опасность.
- Забери меня, забери, - просит так, что кровь в жилах стынет. От ее голоса, от ее вида все сжимается внутри него. Но он не заберет, решив что в Хогвартсе ей будет лучше, а на следующий день ее найдут с перерезанными запястьями в женском туалете. Если бы Маркус встретил боггарта, тот бы обязательно принял облик окровавленной, мертвой Солы. Тогда же, кто-то из профессоров Хогвартса сварит новое зелье, оно поможет убрать приступы. Этого зелья хватит на долгие годы.
1982 ой год. Она сидит в баре принадлежащего Маркусу, пьет бокал за бокалов огневиски, и смотрит так, что Маркус понимает - Герда вновь вернулась.

ДОПОЛНИТЕЛЬНО

Сола - запутавшийся, испуганный ребенок. Всегда будет для него ребенком, не иначе. Она сама не понимает, что творится в ее голове и никому, кроме брата не рассказывает о том, что несмотря на лечебное зелье - постоянно слышит в голове свое второе Я. Дикое, необузданное и жестокое. Борется с ней каждую минуту своей жизни. И зелье помогало сдерживать до недавнего времени, сейчас ей все сложнее и сложнее контролировать ее.
Я не прописываю ее личную жизнь, и ее работу - она может быть колдомедиком, журналистом, может помогать брату с баром и тату-салоном, может работать где-то в антикварной лавке помогая ему сбавлять краденое. Вариантов много, полет фантазии не ограничен. Единственное что хочу - чтобы их связь друг с другом была неразрывна. Он первый - к кому она обратится за помощью, она та - к кому он полетит по первому же зову.

Прикрепляю семейное древо:
мать - Ольга Скаррс (в дев. Сигерд). Умерла в возрасте 35ти лет (15 мая 1960-го). Чистокровная волшебница.
отец - Ульфхам Скаррс, 1920-го года рождения. Чистокровный волшебник.
сестра - Сольвейг Скаррс, 25 лет (1957 г.р), чистокровна.
брат - Ингар Скаррс, 28 лет (1954 г.р), чистокровен.
Маркус Скаррс - 34 года (1947 г.р.)

СПОСОБ СВЯЗИ С АВТОРОМ

гостевая, а там договоримся

---

Пример поста

Я играл с океаном, а прежде играл с огнем, мои женщины были отчаянны и умны.
Я смотрел им в глаза, и в каждой искал ее, а когда уставал, возвращался домой с войны.
Я растил сыновей, я рассказывал им о ней, сыновья улыбались доверчиво и светло. «Ты узнаешь ее, - они говорили мне. - У нее на запястье будет одно крыло».
Я прошел через штиль, прошел через чертов шторм, верно в каждом порту ждала бы меня жена, но я шел умирать, не ведая сам, за что – и остался жив, когда позвала она.
В этой женщине мир, которому равных нет, вопреки всему, что я сотворил из слов.
«Ты узнаешь ее, - они говорили мне. - У нее на запястье будет одно крыло».

Я не знал ни одной, что умела бы так молчать, появляться на горизонте, идти ко дну. Словно сам Господь положил ее как печать на сердце моем.

В его самую глубину.

Амикус вопреки устоявшейся привычке не ушел в свой кабинет, а остался сидеть за столиком у стены - скрытом большой деревянной балкой, о которую неоднократно разбивали чью-то голову, бутылки или посуду (по стечению обстоятельств, головы здесь бились куда чаще, чем стекло). Перед ним лежало несколько пергаментов - где-то перед глазами плясали цифры, где-то чьим-то корявым почерком выводились закорючки шифрованного языка, где-то даже был какой-то детский рисунок (так всегда любила развлекаться Алекто). И во все это он честно пытался вникнуть второй час, только мысли уходили куда-то в сторону, не давая ему сосредоточиться за работой.
Он находил какое-то извращенное удовольствие просто наблюдая за нею со стороны - как ловко Эвер управляется с посудой, как скользит по залу словно ничего не весит, как улыбается гостям и порой ему казалось, что видит свечение вокруг нее, видит исходящее от нее тепло в таком количестве, в котором никогда не видел, и это завораживало больше самого необычного волшебства.

Когда она пришла сюда - Амикус считал дни, когда же это хрупкое создание уйдет восвояси не выдержав колорита здешнего места и его обитателей - людьми этот сброд тяжело было назвать, и к этому сброду Кэрроу относил также себя.
- Генрих, повтори, - чуть хрипло - уже несколько дней безбожно болит горло сжимая гортань тисками, мужчина заходится в громком кашле, а после делает глоток обжигающего виски, - хозяин, вам бы к целителю, - гоблин как всегда мудр и прозорлив настолько, что подмечает очевидное, Он опускается на стул рядом с волшебником, не стесняясь наливая себе бокал хозяйского виски, - ребятки Сивого что-то совсем расхулиганились, боюсь как бы до дурного не дошло, - гоблин выпивает и громко крякает, тут же занюхивая своим огромным носом просаленный рукав некогда белой рубашки - а сейчас практически желтой, насквозь пропахшей алкогольными парами и дешевыми сигаретами посетителей, - может пора нанять вышибалу? Негоже вам, хозяин, постоянно выкидывать этот сброд, - второй полный стакан в руках гоблина, пока Кэрроу не смотрит - он также сидит, откинувшись на стуле, голова его чуть наклонена набок, а сам мужчина неотрывно следит за Фарлоу, убирающей стулья. Тут же над ухом раздается очередной кряк и гоблин со стуком ставит бокал на стол, - ну может быть вы уже скажете ей о своих чувствах? - этот тихий, и достаточно невинный вопрос заставил волшебника перевести взгляд на друга. Генрих работал здесь с самого основания бара, и был достаточно неплохим собеседником - Амикус уже давно смирился, что гоблин часто опустошает бар, смирился с его запоями и пьяными выходками, но никак не желал мириться с тем, что этот старик смеет лезть к нему в душу, это пространство Кэрроу оберегал крайне щепетильно, - дорогой мой друг, - его голос тих и спокоен, - все выжратое тобой виски я учту в счет твоей зарплаты, и займись наконец-то работой, иначе я вышвырну тебя отсюда быстрее, чем ты успеешь допить этот третий бокал, - гоблин лишь фыркнул, Амикус порывался уволить его с первого дня и до сих пор не осуществил свои угрозы, прощая ему многие ошибки, и Генрих совершенно не обидевшись, громко покряхтывая вернулся вернулся за барную стойку, куда также подошел Амикус, отдавая бумаги старику.

Эвер оказывается рядом, настолько близко, что он чувствует легкий аромат ее духов, настолько приятный, что ноздри мужчины раздуваются в желании втянуть как можно больше этого запаха в себя, порой, когда Эвер была на выходном, ему казалось, что он скучает по этому запаху, чистому, легкому... — С вашего позволения, мистер Кэрроу, - она перевешивается через барную стойку, вскользь задевая его рукой. Аккуратная ладонь с тонким запястьем. «Ты узнаешь ее, - они говорили мне. - У нее на запястье будет одно крыло». Он уловил тонкую паутинку вен, которые напоминали крыло, и Кэрроу никогда не думал, что обладает такой удивительной тактильной памятью - даже спустя несколько минут он чувствовал тепло прикосновения.
- Сколько вы будете медлить? Эта девушка осветит вашу жизнь, - пьяный бармен проводит Эвер взглядом, а Амикус грустно усмехается вертя в руках пустой бокал, - она не для меня, Генрих. ...Она не для меня, - ставит точку и вместе с ней бокал, он не хотел продолжать эту тему, он не хотел видеть жалость в глазах старого друга, все это было нестерпимо для Амикуса Кэрроу, который раз и навсегда решил, что не нуждается в жалости, любви и Эвер Фарлоу. - Я пошел, не забудь отправить документы, - волшебник отстраняется от стойки и идет в подсобку, где пылились пара принесённых гоблином книг.

Амикус Кэрроу не положительный герой, точнее он совершенно не герой. Он был насквозь пропитан цинизмом, жестокостью и черствостью. Он мог избивать, убивать и унижать - его этому учили с самого детства, он вырос в этом, все это было частью него и Амикус совершенно не хотел это менять, так было легче выжить в этом спятившем мире.
— Надеюсь, ты будешь кричать, потому что я люблю все эти игры в жертву. - грубый мужской голос и сдавленный девичий крик заставили мужчину остановиться у прикрытой двери, он особо не медлил - даже не думая расчехлять волшебную палочку, мужчина резко оказался в кладовке, видя перед собой ублюдка Сивого и прижатую им Эвер, ее глаза будут после сниться в кошмарах - страх, отчаяние, отвращение, что в голове что-то щелкает и наружу вырывается чудовище, за которое Темный Лорд наградил его меткой.
- Ну что же ты, приятель, кто так делает, - его поведение обманчиво спокойно, оборотень совершенно не правильно толкует его слова и довольно ухмыляется резко задирая юбку Эвер и начиная перебирать волосатыми руками на девичьем теле. - Я тоже люблю эти игры, давай поиграем вместе, начинай кричать, - голос похож на рык, а оборотень откинут к стене - его нос сломан и хлыщет кровь, но это Кэрроу не останавливает - он бьет иступляюще, бьет так, что на собственных ладонях костяшки стираются и проблескивает кость - ему плевать на боль, он хочет уничтожить того, кто посмел прикоснуться к ней. На стенах и полу кровь, белая рубашка Амикуса и жилетка пропитываются кровью избитого оборотня, который сейчас уже лежит на полу и лишь хрипит, - ну как приятель, поиграл? - сумасшедшая улыбка играет на губах, он приподнимает оборотня за волосы всматриваясь в помутневшие от боли глаза, - хочешь еще? - улыбка сходит, губы плотно сжаты и он с силой припечатывает его голову о каменный пол, зажмуривается, чувствуя на лице горячие брызги чужой крови. Оборотень затих, и Кэрроу наконец-то выпрямляется, - видимо он наигрался, - пальцами стирает с щеки, губ, подбородка - кровь, невольно размазывая ее еще больше, и сейчас поднимает глаза на девушку, тут же задумываясь о том, каким чудовищем предстал сейчас перед ней, но это была его суть и он никуда от нее не денется, и если сейчас Эвер вылетит из этой подсобки и больше никогда сюда не вернется, или же побежит в Аврорат - он поймет и не станет чинить препятствий. - Ты в порядке? Он не успел...? - Замолкает, только сейчас приходит боль, и не заметил как оборотень обороняясь рассек ему висок и разбил губу, мужчина чуть морщится, остановившись рядом с девушкой, смотря на нее сверху вниз и борясь с желанием притянуть ее к себе, дать понять, что он рядом и с ним не нужно ничего и никого бояться. Глупый... глупый Кэрроу.

напарника

---

Charlie O'Brien |  Чарли О'Брайн
 
hb, 28-30, аврор | George MacKay

---

ПОДРОБНОСТИ

ОБЩЕЕ ОПИСАНИЕ

Чарли О'Брайен живёт без половины сердца и вообще как будто наполовину. С первого взгляда не скажешь, он ведь аврор, он ведь приучен держать себя в руках. Но от группы постоянно кровоточащей раны не утаишь, как ни пытайся. Им ведь всем известно, что Чарли и Роджер были не разлей вода, с самой школы, даже раньше. Как левая и правая рука, как щит и меч. Чарли прикрывает спину напарника щитами, пока тот, заходясь в боевом азарте,  бросается вперёд. Кто виноват в том, что его настигает-таки "гниющая плоть"? Чарли уверен, что вина лежит на нём. Рождер привык полагаться на него во всём - и потому стал чуть менее осмотрителен, чем это позволяют обстоятельства войны.  Он, Чарли, привык полагаться на разящий меч друга и оказался не способен также эффективно контратаковать. За это и поплатились, оба.
Эта мысль сводит Чарли с ума.
- Роджер - не младенец, которому нужна была нянька, О'Брайен - осаживает его Сэвидж, пока они пьют эль в пабе в магловской части Лондона. За окном крупными хлопьями валит мокрый декабрьский снег. Злая-злая зима тысяча девятьсот семьдесят девятого на пороге,- Не унижай его этим сравнением, а сам сделай выводы и дальше живи.
Чарли живёт в полсердца и, кажется, ту половину жизни, что должна была достаться Роджеру. Это ведь ему нравились всегда большеглазые блондинки, посиделки в пабе, тренировки до потери пульса, жизнь на самом острие. Чарли любит книги, искусство маскировки и артефакты. Это его нередко можно было застать в лаборатории, где исследуют и уничтожают опасные темномагические находки. Теперь это удается все реже; война набирает обороты, война приносит нечто новое, заставляя старые раны покрываться безболезненным струпом.
- Я больше по защитной магии,- признается О'Брайен, когда в группу приходит Вэнс и оказывается у него в напарниках. Бессознательно он хотел бы, чтобы она походила на Роджера и этого же отчаянно страшится. Страшится, что снова все потеряет.
- Что ж, я тоже,- улыбается Вэнс, которая столько раз прикрывала спину своего старшего в прежней группе, что опасается вновь попасться в ту же ловушку,- Значит попробуем что-нибудь с этим сделать.
Сложно приходится всем. Сложно жить в полсердца, ещё сложнее - двум таким пытаться построить товарищество. Но война все шестерёнки заставляет вертеться быстрее. Учиться доверять, иначе строить работу в команде, подтягивать свой личный уровень приходится стремительнее, если не хочешь попасть в большую беду. Эммилин и Чарли не хотят, у них ведь и так по полсердца у каждого, терять больше им нельзя, можно самих себя растерять окончательно.
Как ты, Чарли? Как ты сейчас, когда война отгремела, оставив тебя вновь с необходимостью принимать перемены: Амелия оставила группу и пошла на повышение, а я теперь - беглая заключённая Азкабана? Что теперь заставляет биться твои полсердца? Надолго ли тебя еще хватит?

ДОПОЛНИТЕЛЬНО

настроение

Мой товарищ погиб от беззвучных свинцовых стрел
Третья пуля вонзилась под сердце - он лег и замер.
Он отдал мне бинокль, чтоб я иногда смотрел
В окуляры, как будто большими его глазами.
А какие глаза у мальчишек в семнадцать лет!
Как он мог умереть — смуглоперый птенец Кубани?
Я потом усмехался — иду в университет
Тот же самый, который наметил себе поганец.
Там и встретил свою. Те глазищи на пол лица —
Он любил таких девушек — с черной косой, простушек.
Как я в шутку ругал его, экого сорванца —
Мне-то нравились зеленоглазые и с веснушками.
Дочки вышли красавицы, вишню любили грызть,
Я возил их в деревню — на море, увы, не вышло.
Там мы выросли с ним — он смуглее, я белобрыс,
И у бабки его мои девки объели вишню.
В годовщину я брал бинокль за ремешок,
Шел туда, где повыше. Не в трауре шел, но с вялостью.
Сквозь бинокль я видел особенно хорошо,
Даже если учесть, что на зрение я не жалуюсь.
После немцы напали. Да что я вам про войну?
В первый месяц призвали, закончил под Кёнигсбергом.
Я все думал, что я, как товарищ мой — не вернусь,
Но вернулся. Приехал — как чертик из табакерки.
Дом — пустой. Я не знаю, где Соня с женой лежат.
Зину месяц искал и нашел наконец в детдоме.
Доставал ей печенье по карточкам, шоколад,
Одевал ее, кутал, не жался, не экономил.
У нее уже внуки. Живет в Волгограде с мужем.
Я не езжу туда. Я уже ни за чем не нужен.
Я смотрю сквозь бинокль, как алеет закат в степи,
Я хотел бы уйти, но судьба говорит — терпи.
Я смотрю сквозь бинокль — самолет уходит на круг,
Все уходит на круг. Мир — как замкнутая система.
Это все хорошо, только я здесь стою зачем, а?
И товарищ глядит из бинокля, кричит — держись,
Он семнадцатилетний, не знающий про усталость.
Все мне кажется, что я его проживаю жизнь,
Будто я не хотел, а она все равно досталась. (с) Знаменосец Ира

Это заявка вообще-вообще не в пару. Это про вынужденных соратников, ставших друг другу надежным плечом, это про то, чтобы тянуть друг друга к лучшим версиям себя в условиях войны и уже перенесенных потерь. Это непросто, это местами очень больно, потому что вьетнамские флешбеки у обоих со всех сторон. Я даже не настаиваю, что у нас получилось. Может быть нет, может приноровились, но с кем-то другим получалось бы лучше. Предлагаю все это потрогать и раскопать совместно.
Кстати, Роджер может быть вовсе даже не другом детства, а кем-то большим. А может быть девушкой. А может быть братом-близнецом Чарли. Еще, быть может, он вообще не погиб после того, как в него попала "гниющая плоть", но стал инвалидом, был списан "на гражданку", но с Чарли они теперь не могут найти контакта. Все-все это, включая внешность, происхождение, характер отдаю тебе на откуп, О'Брайн. Даже поддержу твое желание сделать хоба-твист: поменять выживших местами. Это будет совсем другая история, я буду внутри себя вопить, что только что ушла от одного такого "огненного", чтобы попасть в напарники прямо к тебе, но я смогу перестроиться.  И тоже выйдет интересно.)

СПОСОБ СВЯЗИ С АВТОРОМ

гостевая, лс, мне или Amelia Bones.

---

Пример поста (о Чарли там тоже есть!)

Перевод в новую группу дается Эммилин сложно. Не потому что она невнимательна или не ловит на лету правила, никем не записанные, а подвешенные в воздухе, точно табачный дым - просто от того, что вокруг все иное. Другие люди, другие голоса, одни им понятные шутки, только ими установленные границы. Помноженное на сумбурное, спутанное личное, от перемен Вэнс даже на время теряет к работе вкус, что совершенно некстати, ей ведь нужно оправдывать свой перевод, доказывать свою полезность. Это утомляет только сильнее, и домой она в ту слякотную промозглую зиму и простуженную весну возвращается со смен смертельно уставшей и спит без задних ног. Даже с друзьями видится постольку-поскольку, разве что рисует больше прежнего. Специально покупает в лавке в Косом новый зачарованный альбом, пряча старый среди корешков книг - все равно никто не станет теперь по ним шариться, после того, как Джастин нашел себе новое пристанище. Шершавая поверхность альбомного листа, привычная твердость грифеля успокаивают, настраивают на то, что все трудности временны и преодолимы при должном старании. Старания ведь у нее всегда было хоть отбавляй. Эммилин рисует по памяти новую группу, себя где-то рядом, методично встраивая новую реальность в свою обыденность.
Она хороша должно быть, раз никто так и не задает ей никаких вопросов на этот счёт. А быть может это заслуга Амелии, в группу к которой Вэнс стремилась попасть сознательно. О взаимной их с Брэнсоном соревновательной неприязни достаточно слухов бродит по отделу, чтобы быть уверенной, что уж при Амелии Эммилин едва ли станет часто пересекаться с Логаном.
К концу весны она чувствует себя лучше и почти совсем вливается в новую команду. Все ещё проглядывается, что шестерёнка из другой партии, но вертится исправно и никого не стопорит. Она подхватывает шуточки Сэвиджа, внимает размеренным и пространным наставлениям Писгуда, что ее почти на десять лет старше и потому страшно любит делиться своим ценным мнением, а с О'Брайеном они задерживаются порой на тренировочной базе дотемна, отрабатывая то или иное командное взаимодействие. Чувство локтя само по себе не возникнет, это всем аврорам хорошо известно.
Эммилин взяли на место бывшего напарника Чарли, уволенного в запас после того, как он словил "гниющую плоть" и чудом выжил. Они с О'Брайеном были не разлей вода и совместные тренировки Чарли нужны даже больше, чем Вэнс. Нет-нет, он запинается: то называет ее чужим именем, то проворачивает финн, который она не успевает осознать и подхватить, после чего парень, сконфуженно извинившись, отводит взгляд.
Лин треплет его по плечу и просит повторить, чтобы запомнить.
Такие вещи куда яснее видны человеку со стороны, а не тем, кто давно друг в друга пророс и корнями спутался. Внимание Сэвиджа к Амелии, одиночество Писгуда, тоска О'Брайена. Эммилин старается никого из них своей проницательностью не задеть, пустив ее лишь на благо. Медленно-медленно ко всем ним подбирает ключи.
Скажем, вот теперь, когда с начальницей явно не первый день творится что-то неладное. Сперва Эммилин к Амелии лишь приглядывается, списывая рассеянность на усталость. Кто из них не устал: неделя выдаётся дикая, точно вся дрянь мира копилась под снегом и слякотью, чтобы бурно прорасти в первые же недели лета - извольте, разгребайте, не обляпайтесь. Кто угодно станет тут забывать, какой день на календаре и что планировал делать, заветную цифру узрев. Но спустя несколько дней Лин становится ясно, что старшей не о планировании расследований стоит задуматься, а о внеочередном отпуске, который железная леди Боунс и не брала бы, не будь подобное самоуправство категорически запрещено. Оговорки, описки - куда ни шло, но ведь не нити же расследований, рассыпающиеся в труху!
Заводить этот разговор при всех Вэнс себе позволить не может - Амелия держит себя так строго, что едва ли ей понравятся сомнения, высказанные при группе. Ронять авторитет старшей для Эммилин - дело непозволительное, но пускать все на самотёк ей кажется делом почти подсудным. Пока парни перебрасываются шуточками, как горячими угольями, Вэнс направляется следом за Амелией, налив по пути чашку традиционного для Боунс утреннего чая вместо остывшего, без которого, по ее же уверению, с ней по утрам просто невозможно иметь дел, и это почти не преувеличение.

- Чай все же лучше выпить,- мягко улыбается Эммилин, обнаружив старшую в полутемной нише, и протягивает ей чашку. По коридору то и дело проносятся сиреневые министерские записки, снуют коллеги, перебрасываясь новостями, что немедленно станут достоянием всех групп, дай только срок. Обычная нервная сутолока последних месяцев и именно поэтому их разговор совершенно безопасен,- Потому что я собираюсь донимать тебя насчет веселой сестрички Бэрри. Мне кажется, что стоит вновь вызвать ее на допрос и провести его вместе, потому что мотив есть только у этой хитрой лисы, а она из всех моих ловушек выскальзывает, как масляная. Как ты на это смотришь?

В ПОИСКАХ СВОЕЙ ВОСХИТИТЕЛЬНОЙ БЫВШЕЙ

---

Девочка Война (возможно совмещение с орденским каноном)
"Я разучилась плакать. Я стала злобной. Я курю матросский табак, адское зелье..."

ок. 30 лет, любого резус-фактора, хитвизард или аврор | Melanie Laurent (менябельно)

---

ПОДРОБНОСТИ

ОБЩЕЕ ОПИСАНИЕ

В 72ом для охраны порядка власти нагнали хитвизардов в Мунго. Она была среди них. Она терпеть не могла больницы и не переносила больничных запахов. Они возвращали ее в какой-то личный филиал ада, который она упрямо старалась оставить позади. Но юная воительница сжимала кулаки и прилежно выполняла свою работу.
Она потеряла на этой войне кого-то очень близкого (или потеряла всех). Еще до нашего с ней знакомства. Колючая, резкая, гипертрофированно независимая девица. Дикая и несчастная. В той, какой-то совсем иной, прошлой жизни она встретилась ему разбитой девчонкой в свежих подпалинах. Гордая и бескомпромиссная, она хорохорилась и делала вид, что ей нипочем все горести мира. А Гиппократ с энтузиазмом юного натуралиста приручал ее, словно дикого зверька.

- Девочка Война… - произносит он, растягивая, и оба они отчетливо слышат в этом не сорвавшееся с его губ «Моя…».
Молодому целителю то и дело представлялся шанс латать ее новые раны, полученные в боях. Он словно фокусник, достает уже отточенным жестом из кармана белоснежный платок, над которым она всякий раз иронизирует, и привычно протягивает его ей, немногословно кивая на новый порез.

Прямолинейная, упрямая, жесткая. Словно ершистый подросток, ежедневно она доказывала всем, что сильная и независимая. Внешность хрупкой блондинки удивительным образом сочеталась в ней с несгибаемой волей и с не женскими скептицизмом и саркастичностью. Ее когда-то научили самодостаточности и не следовать слепо за толпой, только вот не избавиться теперь ей от мысли, что вокруг нее сплошь одни идиоты. Но при всей своей браваде вечного бойца, плюющего на правила и мораль, она справедлива и не способна на подлость. А еще она устала разбивать собой стены и жить на износ.
Она давно привыкла прятать свои чувства и бояться привязанностей. И угораздило ее столкнуться судьбами именно с этим типом, у которого все запредельно и нараспашку. Они встретились в самое неудачное, и одновременно в самое подходящее время. Едва ли кто-то из них рассчитывал тогда на долгий и продолжительный роман. Разбитые на части, выжженные. Глубоко внутри их обоих в тот момент разбирало от злости от того, что все вокруг живут как прежде, пока они оба стояли в золе на руинах своих прежних жизней. Но он снова и снова заговаривал с ней в Мунго, игнорируя все тонкие намеки и предельно откровенные пожелания, куда ему стоит пойти.

- Ты всегда такой..?
- Неотразимый?!
В тот вечер она, наконец, позволила пригласить ее куда-нибудь выпить. 
- Ты можешь хоть минуту не сыпать идиотскими комплиментами и шуточками, и не быть так старательно вот этой всеми любимой здесь "душкой"?!
- Нет. - просто отвечает он, - Потому что, если я перестану быть с людьми милым, с большой вероятностью, я начну их убивать.
- Не приемлешь полумеры?!
- Хочешь поучить меня жизни?! - огрызается он, - Или продолжим морально разлагаться и соревноваться в саморазрушении?
- ...
- Это просто. У тебя отлично выходит! Это жить как ни в чем не бывало, когда внутри все выжжено дотла, требует моральных усилий. А упиваться жалостью к себе не трудно. Но повсюду эти несносные добрые самаритяне, готовые утешить и подставить плечо. Миру и окружающим не нужна твоя грустненькая мордашка, ты нужна им счастливой, иначе ты портишь им их картинку.
- Знаешь, таким ты мне, определенно, больше нравишься.
- Мертвецки пьяным?
- Злым...Настоящим.

В ту пору Сметвик и сам переживал не лучшие свои времена. Но зеленоглазой ведьме внезапно удалось усмирить этот дух хаоса, склонный к саморазрушению. А он спасал ее. Как умел.
Они стали жить вместе, хотя оба большую часть своих жизней проводили на работе. Но иногда он умудрялся даже что-то готовить на ее крошечной кухне.
Девушка, которую ему впервые за долгое время не нужно было бесконечно оберегать и носиться с ней, как с хрупкой чашкой из японского фарфора. Удивительная и непостижимая. Сама Война в армейских ботинках. Он в совершенстве научился развязывать и снимать их, не тревожа ее сон, всякий раз, когда обнаруживал ее уснувшую, свернувшуюся клубком на кровати прямо в верхней одежде.
Ему нравилось заботиться о ней, но его Воительница всегда была сильной и гордой. Она сняла свою броню перед ним полностью лишь однажды. Спустя какое-то время после смерти ее близкого друга. Он буквально вынудил ее позволить себе быть слабой хоть раз в этой чертовой жизни. Он спорил с ней, пока железная ее сдержанность не обратилась в крик, а крик не сорвался в рыдания. Она рычала ему в грудь невнятные проклятья, сотрясаясь всем телом и вцепившись в его рубашку с такой силой, словно ей одной она могла воскресить свою очередную потерю.

А временами они менялись ролями. И тогда это Его нужно было собирать из осколков и Его возвращать к жизни. И хрупкое (только на вид) создание становилось последним его оплотом покоя. Последним его и единственным Домом и тихой гаванью. Холодной морской водой, что смывает кровь с обожженных рук и затягивает старые раны. И Ее невесомые прикосновения прогоняли кошмары за пару мгновений до мучительного пробуждения. Хотя на самом деле, они оба спасали друг друга тогда, будучи, пожалуй, во всей Британии едва ли не единственными, кто сгодился бы на эту роль друг для дружки.
И ссорились они едва ли не больше времени, чем проводили в мире. И недоговаривали друг дружке больше, чем успевали поведать. Но того самого заветного Настоящего, с которым все вокруг так носятся, в них все равно было больше, чем в любой самой идиллической, сахарной парочке.

На ее коленях огромная миска с каким-то настоем, в котором она держит правую руку по локоть. Предплечье щедро испещрено глубокими порезами. Он молча проходит в комнату и небрежно избавляется от пиджака. Закатывает рукава и опускается перед ней на колени. Несмотря на ее протесты, он забирает у нее миску и отставляет ее подальше. С покалеченной руки падают капли настоя каких-то магических травок, смешанного с ее кровью, и распускаются на его белой рубашке грязно розовыми цветами.
- Не хочу, чтобы ты видел меня такой. – невесело усмехается она.
- Я и раньше знал, что из девушек при ранениях льется не розовая вода.
Она пытается шутить, но Сметвик злится и плохо это скрывает. Когда следующие несколько фраз опять заведут их в спор, он на мгновенье сожмет ее раненное запястье через повязку.

Девочка Война…На ее теле были целые карты былых сражений. И бесстрашная его амазонка большую часть времени, как бы не хорохорилась, была комком нервов. Всегда собранная, готовая к бою…
Гиппокарт всегда был несколько хаотичным, но духом созидания. Рожденным оберегать, исцелять и спасать. Она же скорее была природной стихией, близко знакомой с разрушениями. Ему хотелось встряхнуть эту несносную воительницу и показать ей другой мир. Где нет нужды грызть стены и разбиваться каждый раз на осколки.
Он и самому себе не смог бы ответить на вопрос, что он нашел в ней. Кроме бойкого нрава, острого ума и некоторых талантов, куда не ткни, в остальных вопросах она была едва ли не противоположностью его привычного типажа. И хотя он с лету смог бы перечислить не меньше дюжины ее самых выдающихся достоинств, он не смог бы назвать и одной, самой примитивной, причины, почему не готов был с ней расстаться так же легко, как со всеми предыдущими своими влюбленностями. И почему именно Ее он не был готов отпустить. Ни в одной системе координат эти двое не должны были встретиться. Стоит ли говорить о шансах на хоть какие-то крохи взаимных симпатий?!
Он был убежденный пацифист и порой они спорили до хрипоты об этой чертовой войне и методах ее ведения. Позже все больше ругались.
С тех пор, как они начали встречаться, его все больше пугало, с каким запалом она бросалась в любое пекло. Вскоре он был готов бросить все. Взвалить ее на плечо и утащить подальше от Лондона и от войны, пусть даже против ее воли.

- Давай уедем?! – сказал он однажды ночью ее макушке. В темноте на него заблестели два зеленых глаза. – Насовсем. Я покажу тебе мою Ирландию. Впрочем, черт с ней, куда захочешь! Лишь бы подальше.
Он уже не смотрел ей в глаза, а она продолжала молчать. Ее тонкая рука легла ему на грудь словно в преддверье долгих объяснений ее отказа. Он недовольно выдохнул под ее прикосновением, и одеревенел, словно из него выпустили что-то живое, что теплилось какой-то и без того вялой надеждой.
- Все еще веришь, что сможешь сожрать всех своих врагов? – зло спросил он, обращаясь куда-то в потолок.

И он не смог больше ждать, когда она, наконец, навоюется.
Сметвик отчаянно, как умел, любил жизнь. Разбитную, прекрасную и грязную, в любых ее проявлениях. Его любовь в это время жила войной. Не из агрессивного нрава и даже не из высоких убеждений. В какой-то момент эта война просто захватила ее, словно разгоряченного в пылу увлекательной игры ребенка. Личная трагедия выжгла что-то невыносимо важное. И Девочка Война самоотверженно бросалась на все новые препоны. В ее груди стучал пепел ее предков. Стучал и настойчиво звал куда-то совсем не туда.

Война, признающая свою слабость, даже матерясь перед этим, как сапожник на протяжении целой минуты, – явление куда более редкое, чем что-либо еще в магическом сообществе. Свернувшаяся клубком в его объятьях, непривычно крошечная и (не может быть!) уставшая от этой бесконечной войны. Он целует ее в макушку и печально усмехается, сознавая, какие редкие мгновения ему достаются сейчас от этой девчонки.

Она курит невыносимо крепкие и пьет из горла что-то, в чем растворяются монеты. Юная его амазонка всегда предпочитала игристым и прочим «девчоночьим» напиткам крепкий алкоголь, будь то огневиски или дешевый маггловский портвейн. И они никогда не использовали стаканы. Было что-то интимное и очень атмосферное в том, чтобы передавать друг другу бутылку и пить из горла.
В его сознании она так навсегда и осталась девчонкой-хитвизардом в форменной мантии. Острой на язык, порывистой, сложной...задумчивой и немногословной, мудрой, рано повзрослевшей и смешливой авантюристкой в то же время. Гордой и независимой, что просыпалась от кошмаров и неловко позволяла ему сгребать себя в объятья, в которых еще долго не могла уснуть. Ее образ собирался в его голове из каких-то пустяков и мелких деталей. Из разметавшихся по подушкам волос, острых ключиц, линии скул и шрамов от темных заклятий на белоснежной коже. Из ее поцелуев и прикосновений, из привычки закусывать костяшки пальцев и из какой-то уникальной, неподвластной старой школе и здравому смыслу, ее грации.

Его карманная воительница ничего не весит. Он несет ее на руках, и ее голова безмятежно покоится на его груди так, что он может чувствовать тепло ее дыхания. И быть может, действительно стоило сосредоточиться на нем, но он исхитряется нести ее так, чтобы зажимать рану, и чувствует лишь то, как ее горячая кровь собирается в его ладони, отчего в голову лезут безумные, глупые мысли. О Девочке Войне с вечно ледяными руками, которой нужны эти раны с горячей соленой кровью в них, чтобы чувствовать себя живой.
Быть может, будь все иначе, однажды он нес бы ее на руках по другой лестнице и совсем в ином качестве. Нарядную в честь их свадьбы. На второй этаж какого-то совсем другого, их общего дома, где не было бы места крови и едкому запаху гари. Пока же остается шутить, что он знаком с ее богатым внутренним миром больше, чем хотел бы.

Они расстались лет восемь назад, но попытались остаться друзьями. Все закончилась однажды без какой-то особой на то причины. И они разбежались по обоюдному согласию, так далеко друг от друга, как только смогли. Но очень ненадолго.
Она все так же ненавидит больницы, и по-свойски вламывается вместо Мунго к нему домой в любое время дня и ночи за первой медицинской помощью, или просто, когда становится совсем погано, поговорить.
И всякий раз они играют одну и ту же пьесу. Он, залечивая ее новые раны, в шутку обещает Не приставать и Не терять рассудок от вида ее ключиц. Она каждый раз нехотя расстается с каждой деталью гардероба, что мешает ему оказывать ей помощь. Всем видом демонстрируя ему, что это нежеланное одолжение, которое он столь бесцеремонно выторговал у нее в обмен на все эти «Мерлин, я уже видел гораздо больше!» Просто строптивая дева в логове Чудовища. Очаровательно!

ДОПОЛНИТЕЛЬНО

Этот чертов мир сдался. Этой ночью он перестал существовать. Где-то за этими стенами сейчас догорают руины Лондона и Рима. Мировые столицы и чудеса света обратились в прах. Последние крохи жизни на планете сосредоточены в этой комнате. За дверным косяком вместо кухни плещется бескрайний космос. Вкус пепла привычен настолько, что эти двое умеют им дышать. Через боль. Подниматься, собирая в кучу переломанные кости и швырять себя о новые камни. Стены, мостовые, скалы...В кровь, на мелкие осколки. Это трудно объяснить кому-то еще. Невозможно. Последняя на этой планете ночь играет по своим правилам. Здесь прикосновения когда-то самого дорогого человека оставляют ожоги хуже раскаленного железа.

Они неплохо изучили друг друга. Быть может, даже слишком хорошо. Потому что теперь видят друг друга насквозь. Что у них там сейчас - черт ногу сломит, но что-то точно достойное двух людей, склонных к саморазрушению и неразумным поступкам. Придумаем вместе! Хоть «друзей с привилегиями» можем устроить, если будет настрой)

Я не знаю, что именно удалось мне донести всем этим текстом, но даже если вы в нем увидели что-то совсем иное и свое, это тоже огонь!)
Если сухо и по фактам: В 1972м Мунго стали охранять хитвизарды, и тогда же зародились эти отношения и продлились предположительно 2-3 года. В жизни Сметвика это вообще единственный столь продолжительный его роман. Была мысль довести его едва ли не до помолвки)
Воительница – леди боевая и прекрасная. Ее при желании можно совместить с кем-то из орденских девушек вроде Доркас или Гестии (они там где-то даже по какой-то акции шли).
Ее история, происхождение и все остальное, включая внешность, полностью на ваше усмотрение. Только не Роза Тайлер, умоляю!
Кого она потеряла: родителей, брата или любимого, тоже решать вам. Это не то чтобы критичный момент, но мне она виделась именно немного поломанной этой войной. Гиппократ на момент их знакомства тоже пребывает в полнейшем раздрае. И мне коварненько захотелось свести двух этих колючих и поломанных созданий вместе во имя чего-то прекрасного)

И считали ворон, и сжигали мосты, и плевали в колодцы,
Потому что мы были - бедовые юные боги.

СПОСОБ СВЯЗИ С АВТОРОМ

Заглядывайте в гостевую, Прекрасная! А там, если понадобится, куда-нибудь переместимся)

---

Пример поста будет за другого парня

как если бы гроза могла поцеловать.
ты моря под дождем раскрытая тетрадь,
а я курю и глаз не отвожу с причала.
казалось, больше мир меня не удивит.
у демонов моих ошеломленный вид.

Он понимает все без слов. Слышит уже в том, как вопрос остался без прямого ответа. Видит во взгляде. И его секундное изумление умещается в паре едва различимых движений. В том, как взлетают вверх брови, в повороте головы, в том, как не срываются с уже открытых губ новые слова. Он ляпнул это просто так. Уверенный, что Гестия Джонс никогда и никому не даст себя в обиду, и оттого, вероятно, желавший пристыдить ее чужой болью. И менее всего уместная сейчас, слабая усмешка срывается на выдохе. И Лестрендж чувствует, как его привычно затопляет злость. На типа, которому он уже пообещал в своей голове изощренное возмездие, и на саму Джонс, что допустила такое. И где-то, совсем едва различимым фоном на самого себя. За то, что позволил обстоятельствам сложиться так, и, вероятно, столь иронично, даже мог стать причиной таких метаморфоз, приключившихся с Воительницей. И воспламенившееся его нутро мигом выдает самое худшее, что можно было бы произнести сейчас вслух. Самое формально уместно, но то, что Джонс, вероятнее всего, приведет в ярость. И он отлично это знает. Обругай ее за бесхребетность, да хоть примени заклятье – то, что нужно! Джонс живет на подобной энергии. И потому он приберегает свою злость до лучших времен и совсем для другого человека. И отлично понимая, что он говорит и кому, плохо пряча эти крохи ехидства, он одними губами произносит едва различимое, но очень искреннее и полное его почти_раскаяния:
- Мне так жаль…

Когда-то очень давно, в какой-то другой своей прошлой жизни, Лестрендж был красив и отлично это знал. Он был обаятелен, остроумен и невыносимо самоуверен. Слыл несерьезным, но кто не простит милый грех юному и неглупому джентльмену, да еще столь галантному и велеречивому. Его нахальство и гасконские повадки сходили ему с рук. Юный Рабастан был неотразим в своих небрежных жестах, в своей природной и непринужденной грации. В том как легко ему все удавалось. Прекрасное, долговязое изваяние с тонкими, острыми и правильными чертами. Аристократ и революционер, полный духа противоречия. Он одинаково естественно смотрелся в высокосветских салонах и низкопробных кабаках. «Мнит себя Тулуз-Лотреком» - иронизировал Рудольфус на этот счет. Хотя скандал Лестрендж младший мог с легкостью учинить и там, и там. Он любил шокировать, злить, привлекать внимание. И едва ли не главным талантом его была способность заставлять людей прощать ему все эти его выходки. Возможно, виной тому было его диковатое обаяние и врожденная притягательность. Он легко завоевывал расположение женщин. Мужчины же с ним либо соперничали, либо, много реже, добивались его дружбы. Люди для него всегда были предметом развлечения. Прекрасные леди, достойные и нескучные враги, его крошечная армия прирученных мальчишек, за которых одни звали его Ловцом юных душ, а Рудольфус прозвал Крысоловом.
Он всегда чего-то желал. Лестрендж был коллекционером. Он коллекционировал людей и впечатления. Чувства, что ему удавалось вызывать, становились его собственностью. Их гнев принадлежал ему. Их изумление – становилось его энергией. Все равно что дух, который постоянно требует новых подношений. Хитрый, разбитной и преисполненный чувства собственной неотразимости. И роковой этот божок был большей частью его личности. Сильнее любых юношеских сомнений и переживаний, которые обычно преследуют неокрепшие организмы в том нежном возрасте. Лестрендж не сомневался. Он шагал в любой омут, убежденный, что его обаяние в нужное время околдует и старушку Судьбу, и саму Смерть, если потребуется.
И это не было пустой бравадой. Он просто предпочел однажды в это верить, получив за этот выбор бесценный дар. Все сбывалось. Он был неуязвим. Так долго…

- Почему танго? – Джонс честно пытается не хихикать, но количество выпитого ими в этот вечер вина не помогает ни ей в этом благородном порыве, ни ее учителю.
- Хочешь скакать в контрдансе? …В танго нельзя ошибиться. Если что-то не выходит, делаешь вид, что так и хотел, и танцуешь дальше. Отличная житейская философия, если угодно. Делай то, что тебе нравится и не жалей об ошибках.
И он никогда не сожалел. В его жизни и впредь не найдется места раскаяниям старого палача. Но он всегда жил в том бешеном темпе, чтобы не оглядываться и не думать. Пока жизнь однажды не остановилась против его воли.
- Рабастан! – юный Крауч скулит в соседнем кресле, но Лестрендж не отвечает. Среди собравшихся он выглядит беззаботнее всех.
- Что будет, то будет, Приятель…Лишь бы нос не зачесался, - бросает он невозмутимо. Руки их надежно пристегнуты к подлокотникам. Он даже знает, что эта дурная, глупая шутка могла понравиться сейчас Рудольфусу, что сидит по другую руку от него. Не потому что это очень тонко и остроумно. А потому что это часть такого дивного фарса! Но он слышит лишь как Крауч в соседнем кресле начинает плакать.   
Все это никогда не было притворством. Не было ширмой. Лестрендж с беззаботностью мальчишки верил в свою неуязвимость перед роком. Но выдумав когда-то на пару с Элоиз их Игры в богов, и скармливая в них очередную жертву неведомому коварному божеству, все же представлял на задворках сознания, как тем самым подкупает его. Продлевает срок отведенной ему благосклонности. И вот, лишь единожды замешкав перед таким привычным выбором, он нарушил одно из неписанных правил.
Или все дело все это время было в тебе, Джонс?! Ты всегда видела меня иным. Настоящим? Злым, как ты однажды призналась. Таким я тебе достался в те времена. И уж точно по совсем необъяснимым причинам именно таким всегда нравился тебе больше.
Так разве что-то значат тогда выбранные стороны, Джонс?! Разве при таком раскладе такое пошлое «Мы» не важнее всего этого? Не выше?! Сможем ли мы однажды стать если не вновь любовниками, то вновь равными, Джонс? Я бы, наверное, хотел этого…

В его голове все еще роятся невысказанные фразы, но какая-то часть его больше не желает вести этот разговор. Тем более, говорить о хитросделанном хитвизарде. Но… «Он просто позволил мне забрать тебя!» – произносит снова Лестрендж в собственной голове таким тоном, словно это все объясняет и полностью исчерпывает вину бывшего супруга Джонс. Предположим, он поднатужился, сложил дважды два и сообразил, кто я. Он достаточно просвещен. Но будь это любой другой мой «коллега», он приложил бы чуть больше усилий? Или мне в самое ближайшее время довелось бы взглянуть, как теперь пытают тебя? - произнеси он это вслух, и это «Теперь» стало бы таким неуместным. Он понял бы это сразу, как только вопрос сорвался бы с губ. Так о каком равенстве может идти речь..?! До конца своих дней избегать при встрече острых углов?! Компромисс не предусмотрен.
- У вас есть какое-то странное клише о семьях вроде нас. – сказал он ей однажды, - Где человек человеку волк. Холодные, фригидные матери, деспотичные отцы, подневольные браки. Сплошная Диккенсиада. Ты будешь удивлена, но мы заботимся друг о друге. И переживаем за тех, кто нам дорог. Каждый как умеет…

- Иди ты к черту, Пижон! Где-то тебя ждет толпа девиц, которые тают от таких жестов, а я тебе не дама в беде! Я могу за себя постоять. И сама могу со всем справиться.
- Я знаю. – просто отвечает он.
- …
- То, что ты Можешь, не означает, что ты Должна со всем справляться сама, Джонс. Считай меня старомодным. Но всем нужен кто-то, кто…будет на их стороне.

Ты для меня не принадлежность
Я для тебя тоска и нежность
Дай мне обнять тебя заснеженную
Дай бог понять, кто мы такие

Однажды я внезапно осознал, что в моей жизни на этом самом знаменитом фронте никогда не было ничего настоящего. Кого-то, кто хотя бы гипотетически мог бы быть со мной, не имея причин и обстоятельств, мешающих этому.
Совсем мальчишкой я был влюблен в Андромеду и всегда знал, что останусь для нее другом и братом. Также как Элоиз осталась бы для меня в этой странной роли заклятой подруги с привилегиями. И я любил Эллинор, отлично понимая, что ее демоны никогда не покинут ее, и напротив, однажды заберут ее у меня. Даже мое непродолжительное увлечение перед самой нашей с тобой встречей было заведомо обречено. Задолго до того, как были объявлены победители в том пари.
И я любил Тебя, Джонс. Зная лучше, чем когда-либо прежде, что все временно. Что все рухнет. И будут пострадавшие. Потому что в мире нет подходящего компромисса для того, что я сделал.
Завтра не существует – всегда всех уверял я. Только сейчас. Carpe diem! Я всегда выдумывал самые сложные комбинации, будучи заранее уверен в собственной победе. Но то, что не задумывалось Мною как еще один спектакль – все равно всегда им являлось. Кто-то куда более искусный и могущественный дергал за ниточки и сочинял либретто. Мне оставалось лишь подыгрывать ему и успевать получать удовольствие от происходящего.

Я никогда не видел себя в роли благообразного семьянина. Не представлял даже в роли безобразного семьянина. И никогда я не загадывал для себя целую жизнь с одной единственной женщиной, но порой, казалось, мог ее представить. Я знал, что моя Андромеда никогда не сможет увидеть во мне кого-то, кроме лучшего друга. Но мог себе представить в ту пору наш брак. Несовершенный и формальный, но не хуже многих других. Я мог представить нашу жизнь. Я мог представить жизнь даже с Элоиз. Бесконечную, безумную карусель, порочную и разбитную. Нам не наскучила бы эта дивная игра. Ставки выше, всех в огонь. Мы уничтожили бы друг друга однажды, мирно или нет. И вновь я знал, что сражаться каждое мгновение и соперничать – утомительно и жалко. Но я смог бы так жить. Быть может, приручая понемногу это жестокое божество и одамашнивая.
Эллинор была ребенком. Еще одним омутом, в который я бросился из собственного безрассудства. С ней я впервые не ожидал ничего. Я не загадывал вперед, уповая на случай и провидение. Я не ждал, что все кончится хорошо, старался вовсе не думать. Элинор была тем самым случаем, когда исход был известен и предрешен еще до того, как я задумал эту авантюру. Эстер же и вовсе не должна была попасть в этот список. Еще одно жестокое пари на радость моему черноволосому, злому божеству. Но одичавший и разбитый, я потерял контроль. Едва ли мы с миссис Монтгомери могли составить счастье друг для дружки, но обошелся я с ней, пожалуй, хуже всех.
Но с Тобой было сложнее всего. Во всех отношениях. На холодный рассудок Тебя в этой роли можно было бы представить самой последней. С Андромедой или Элоиз, как бы не были они не похожи, мы были сделаны из одного теста. С первой мы были бы добрыми союзниками, со второй – непримиримыми соперниками до конца своих дней. Элли и Эстер были теми, кого я оберегал бы и защищал (Самого сейчас воротит!). Стал бы той самой каменной стеной из унылых клише. Я стал бы более земным и спокойным. И возможно взвыл бы от тоски однажды, да повторил бы подвиг Синей Бороды. Но мне досталась Гестия Джонс. Сама Война в женском обличие. Если не горит ярким пламенем, то тлеет от своих горестей, и не знаешь, что хуже. Ершистая и совсем непокладистая воительница. Было что-то столь ироничное в нашем дуэте. Но безусловно прекрасное. И я (так жалко и бездарно) тоскую по Нам, Джонс!
Пальцы резким движением стягивают бинт на ее талии в почти издевательский маленький бантик. И Лестрендж чему-то усмехается.

ты молодой циклон, я опытный солдат.
вон там, с набитым ртом, за нами ходит ад,
циничен и учтив, как свадебный фотограф.
но разве для тебя запреты и края.
и если вдруг любовь, то вся она твоя,
немедленно, без слёз, сомнений и итогов -
поэтому бери, тут на десятерых.

Опустив шутки про то, что «теперь он вынужден просить ее руки», Лестрендж, все также молча, предлагает ей свою левую ладонь. Даром, что на его запястье красуются такие же ожоги. И когда Джонс все же подает ему свою руку, капкан его пальцев некрепко смыкается на запястье девушки. Теперь он может «подслушать» ее пульс. И тут же провоцирует его, из какого-то неуместного порыва былого самоуверенного парнишки. Подается вперед и прежде, чем нанести остатки мази, слабо дует на ее ладонь, туда, где Джонс (виртуозно умеючи) успела учинить новые повреждения.
Разбитым калейдоскопом сменяются сумбурные витражи в памяти. Сумрак ее спальни и чертовы доки, осколки ее смеха и прикосновений, запах горячей кожи и печеных каштанов. Горящие зеленые глаза и вздорный завиток у основания черепа, что пахнет тем самым Единственным домом. И вдребезги тарелки, и цепкие пальцы сминают материю рубашки на груди. Девочка, что состоит из огня и молний, и дух холодного, штормового моря в костюме-тройке. И то, как однажды он вновь окликнет ее в старых доках этим своим тихим «Привет, Ведьмочка!», забытым и навсегда въевшимся в кожу одновременно. И то, как когда-то еще, в другой, новой жизни, он будет петь по вечерам старую французскую колыбельную маленькой зеленоглазой девчонке дивной красоты.

Улыбнитесь мне вслед ледяными глазами,
Утопите печаль в терпком черном вине;
Я всегда буду рад снова встретиться с вами,
Даже если опять на войне!

МУЖ, С КОТОРЫМ ВСЕ СЛОЖНО

---

François Delacour  |  Франсуа Делакур
Знаешь, я не могу вспомнить последний раз, когда мы целовались... Потому что ты никогда не думаешь, что последний раз это последний раз... Ты думаешь, что будут еще. Ты думаешь, у тебя есть вечность, но это не так.

чистокровный/полукровный, 33 года, владелец винного дела |François Arnaud

---

ПОДРОБНОСТИ

ОБЩЕЕ ОПИСАНИЕ

[indent]Франсуа мечтал. Много мечтал. И уж точно не планировал становиться заменой своего отца. Он много знал о виноделии с самого детства, но в Шармбатоне планировал совсем другое: путешествовать, исследовать, служить в Аврорате, научиться играть на гитаре, поцеловать русалку. И так можно перечислять бесконечно - в его списке дел было все, что угодно, кроме того, кем пришлось стать.
[indent]Когда Шармбатон закончился, должна была начаться взрослая жизнь. Отец обещал лишить Франсуа финансового обеспечения, но ничуть не испугал сына этим. Чмокнув мать на прощание, младший Делакур сбежал исследовать мир, пробегав по нему около двух лет, перебиваясь заработками от возможности к возможности. А когда вернулся во Францию, не спешил здороваться с родителями, сняв квартиру с друзьями в магическом квартале, снова зарабатывая чем придется - да-да, натурщиком Франсуа тоже поработал. В тот период судьба, не то издеваясь, не то решив, что это лучшая ее идея, свела его с Аполлин Леруа. Он был очарован, хотя Аполлин честно предупредила, что она наполовину вейла, ее дар таит опасность, искажающую чувства. Но Франсуа был уверен, что это любовь, самая настоящая. Так и потянулось время встреч, ночей, шуток, отговорок - Франсуа звал Аполлин замуж, Аполлин говорила, что сведет его с ума, он не верил, и снова разговоры повторялись.
[indent]А потом заболел отец. И тогда все изменилось. Делакур вернулся к родителям, у постели отца дал обещание заняться винным делом, которое передавать было больше некому. Франсуа ненавидел самого себя за то, что предает свои мечты, чувствовал, как в душе что-то рвется, когда он состригает длину волос, надевает деловой костюм, принимает дела, перестает отвечать на письма друзей, не появляется в любимом баре. Он отказался от всего, что было у него в той жизни, чтобы не огорчать отца. Вычеркнул он в тот момент из связей и Аполлин, позволив матери подбирать среди знакомых для себя невесту. Но когда умер отец, Аполлин пришла на похороны. И там, у фамильного склепа, среди мраморных ангелов, Франсуа сделал последнюю попытку удержать фею в своей жизни и получил согласие.
[indent]Поначалу все выглядело прекрасно. Но постепенно Франсуа начинал ловить себя на неоправданной злости и сжигающей все вокруг ревности, замечая, как Аполлин посмотрела на другого мужчину, как коснулась его, как улыбнулась. Она прощала ему все ссоры, словно понимая, что Франсуа живет совсем не ту жизнь, какую хочет. Жизнь становилась то лучше, то хуже, Делакур оказался весьма хватким бизнесменом, достигая успехов в деле, но это все было лишь мимолетной радостью. Не стало лучше даже тогда, когда родилась Флер, теперь к ревности по отношению к другим мужчинам прибавилась ревность к собственной дочери.
[indent]Франсуа понимал, что это ненормально. Понимала это и Аполлин. Но когда она заикалась о том, что им следует побыть вдали друг от друга, Франсуа злился еще больше. Почему его любовь превращается в яд рядом с любимой женщиной? В том, что он искренне ее любит, сомневаться не хотелось.
[indent]Апогей был достигнут, Аполлин решительно собралась в командировку в Лондон, Франсуа зло заявил, что она может вернуться туда, где ее не будут ждать, лишившись и мужа, и дочери. Она плакала, горько, но тогда он не мог и не хотел смягчать свои слова - когда же спустя несколько недель после душевной боли пришло странное успокоение, Франсуа с тоской признал, что Аполлин опасна для него, в этом она всегда была права.
[indent]Жизнь покатилась по накатанной. Мать Франсуа решила, что сыну и внучке нужна жена и мать почти сразу же после отъезда Аполлин, но Делакур привык игнорировать подобные разговоры. Он не читал статьи жены, не спрашивал у тестя новостей об Аполлин, не вскрывал письма, которые та писала Флер, передавая их няне для чтения вслух. Но когда партнер предложил открыть представительство фирмы в Британии, Франсуа, не раздумывая, вызвался разведать обстановку на Туманном Альбионе.

ДОПОЛНИТЕЛЬНО

[indent]Эта история не имеет предрешенного конца. Встреча в Британии, к которой Франсуа может уже даже знать о том, что у его жены был короткий любовный роман с британцем, явно не будет полна радости. Но как все обернется можем определить только мы. Что наиграем - все наше. Может, Франсуа научится контролировать свои чувства, может, найдем иной способ, а может и нет. Все в наших руках.
[indent]Аполлин нпс-персонаж, но это никак не сказывается на моей игре, так что не стесняйтесь, приходите, забирайте, делайте так же неписем, в общем, как удобно.

СПОСОБ СВЯЗИ С АВТОРОМ

Начнем с гостевой.

---

Пример поста

[indent]После истории с единорогами прошло больше месяца, вообще-то даже полтора месяца, а Аполлин все еще добивалась понимания, почему глава департамента магических происшествий и катастроф отсутствовал на месте. Женское упрямство полно чудес, журналистское - еще больше. Аполлин с достойным похвалы терпением отказалась на время от подкопа под Каркарова, решив копать под британское Министерство. Конечно, это не очень разумным выглядело, ведь ее могли в случае громкой удачи попросить покинуть Лондон, что ж, раз так, значит, вернется домой к дочери. А пока у нее было время и были возможности напечатать обличающую мистера Нотта статью в непрофессионализме. На кой дракл это было надо Делакур, она сказать не могла. Наверное, болевшее сердце требовало отвлечений, роман с красивым англичанином закончился быстро, влюбиться белокурая дева успела, но прекрасно понимала, что это может ни к чему не вести. И с легкостью, присущей ей, сокрыла все чувства внутри, продолжая блистать и улыбаться, доказывая обманное мнение, что вейлы, даже половинчатые, как красивые бабочки - порхают, а глубоких чувств не испытывают.
[indent]На пути к нужной информации все это время стояла хрупкая фигура секретаря департамента, не дававшая доступа к телу мистера Нотта, да и к самой себе тоже. Отшивала только так, чем начинала сердить француженка. Аполлин до оскорбления и раздражения не опускалась, но в какой-то момент решила, что пора поговорить с мадемуазель Одли вне стен Министерства, возможно, там она будет сговорчивой. Мало ли, стены кабинета могли делать из незнакомой по сути женщину того еще сухаря.
[indent]Благо, чистокровные семьи, особенно состоятельные, были наперечет, и установить адрес обитания Генриетты Одли не составило труда для Аполлин. Августовский день пах преддверием осени, солнце было уже неярким, а небо голубело над самой головой, пространное чувство свободы и смерти странным образом сплетается в желудке. Аполлин подставляет лицо этому дню, нащупывает в кармане своего плаща артефакт одноразового действия - вырубит все защитные заклинания ровно на две минуты, чтобы толкнуть дверь и войти в дом. Но сначала она, конечно, постучит, в надежде, что Генриетта Одли не будет прятаться от нее. Впрочем, надежда была слабой, новорожденной и в чем-то даже бесполезной, а вторгаться в чужие жизни с истинным шармом Аполлин умела, как никто другой.
[indent]Очарование английских пригородов и деревень поразительно, хотя на деле мало чем они отличались от французских. Но лавандовые поля Прованса ничем не напоминали отозревшие свое фруктовые сады и бесконечность хвойных ароматов, которых тут хватает. Делакур, не знавшая, куда аппарировать, не имевшая при себе порт-ключа или приглашения, воспользовалась Ночным рыцарем, поездка была быстрой и полной впечатлений, без которых можно было бы обойтись. И теперь шествует по узким улочкам туда, где проживает Генриетта Одли - путь к ней пересекают мальчишки с мячом, доигрывающие последние дни каникулы, превращая их в праздник накануне начала учебного года. Аполлин со смехом чуть подскакивает и останавливает выставленной ногой мяч, не давая ему укатится в сторону речушки; размахивается и легко бьет по нему, отправляя обратно к мальчишкам. Из соседней пекарни аромат свежей выпечки так и манит задержаться, но у француженки нет фунтов, только галлеоны, и хотя есть способы не остаться без десерта, женщина откладывает это на потом - после разговора с мисс Одли.
[indent]Предсказуемо, ей не открывают, словно не слышат. Может и так, старый дверной молоток изжил себя, но маги так консервативны, от этого не избавиться. Аполлин так и не убедила Франсуа в необходимости поддаться прогрессу, и только когда маленькая Флер простудилась, как и любой ребенок склонный к этому в малом возрасте, муж пошел навстречу, поддавшись некоторым ухищрениям.
[indent]Артефакт срабатывает легким прикосновением руки. Аполлин медлит, опасаясь отдачи, ведь он мог оказаться бракованным, как и все, купленное в самых неподходящих местах. Но ей везет сегодня, журналистка беспрепятственно переступает порог чужого дома, осматривается, выжидая появления хоть кого-то. Домовик не обманывает надежд. Аполлин напрягается, опасаясь того, что слуга во имя хозяина пойдет на принудительное изгнание непрошенной гостьи, но тот лишь кивает, приглашая следовать за собой.
[indent]Как интересно.
[indent]Такого Делакур уж точно не ждала.
[indent]Домовик ведет ее не в гостиную, а в сад, где в окружении идеальной работы садовника восседает сама мисс Одли. Выглядит она правда достаточно грустно, кажется, сменила цвет волос, запавшие глаза и чувство полной тоски, исходящие от женщины, пока вызывают лишь озадаченность.
[indent]- Мисс Одли, я Аполлин Делакур, вы меня должны помнить, - несмотря на наглость, француженка не садится без приглашения. Но не удерживается от прямолинейного вопроса: - У вас кто-то умер?